понедельник, 15 марта 2010
читать чужой глупый рассказикА что от ее любви осталось? Блеклые фрейдистские сны, засушенная роза на серванте и посаженная печень? Что вообще должно оставаться от любви? Петрова бы, наверное, сказала, что от любви бывают только дети и сифилис. Ну еще и алименты, пожалуй.
Дура она, Петрова эта.
А сифилиса у Маши никогда не было. И детей тоже.
Маша, надо предохраняться! – учила Машу мама, бывший работник главка. – У нас в Управлении, у одной женщины дочка двойню родила.
Глядя на свое худое, покрытое ржавыми родимыми пятнами тело, Маша понимала, что двойню ей разместить негде, и шла в аптеку за презервативами. В первый раз было немного неудобно – она попала сразу же после перерыва и толпа бабок с бесплатными рецептами здорово проехалась по ее персоне. А потом она привыкла и даже находила удовольствие в покупке латекса. – Презерватив являлся гарантом социальной принадлежности влагалища, почище семейного фото в рамке. Кокетливо выпирающие из заднего кармашка пакетики, напрочь отбивали вопросы подруг «как оно там у тебя вообще». И не важно что «вообще-то все было плохо» - резина говорила об обратном. «Я трахаюсь каждый день», - говорила резина, - «Каждую ночь и каждый вечер. Иначе зачем бы я лежала в этом самом кармане?»
- Действительно, зачем? - вздыхали подружки, и провожали Машу завистливыми взглядами.
Иллюзия любви жила и в цветах. Но с цветами было хуже: во-первых они стоили денег, а во вторых за их покупкой могли поймать. Что бы она тогда ответила? Что все авансы, премии и командировочные, уходят на бутоны в золоченой обертке?
Но Васю родили именно цветы. Точно похотливый античный бог, он вышел из них, и остался навсегда.
Это случилось зимой.
В тот день Маша была особенно несчастной. - Опоздавший троллейбус, потерявшийся отчет, традиционный выговор начальства.
Эмоции требовали выхода, и Маша спустилась к Петровой, чтобы поплакаться. Но и там ее ждал удар: вместо привычной, изъеденной солями дружеской жилетки, Машу встретил неожиданно кокетливый норковый жакетик с меховой розочкой у ворота.
- Лешка подарил, - ехидно осклабилась Петрова. – Говорит, чтоб не мерзла.
И было в этом «не мерзла» столько вызова, столько превосходящей неизвестно-что бабьей сущности, что жизнь Машина померкла, и опустела в один миг.
Она просидела на работе до вечера – все боялась, что откроет дверь, а там, вместо колкого январского снега пустота пахнет ей в лицо, и закрутит-завертит.
Но никакой пустоты не было. Даже наоборот. – Ошалевшие от пришествия нового года граждане, довольно живо фланировали по улице, ругаясь на гололед и автотранспорт. Глядя на эти, большей частью скучные, практически брейгелевские лица, Маша вдруг почувствовала себя лучше.
- В конце-концов, это глупость – так поедать себя из-за какой-то меховой розочки, - рассуждала она по дороге домой. – Тоже мне, розарий ходячий…
И, словно в подтверждении своего флористического манифеста, купила она увесистую охапку невесть-каких цветов. – И желтые там были, и красные, и синие, и даже травка-метелочка была. Все как у людей.
- Откуда? – спросила у Маши удивленная мама, запихивая вечернюю газету в карман халата.
- Вася подарил, - с вызовом ответила ей Маша и начала разуваться.
Так, неожиданно для самой Маши, Вася появился на свет и тут же начал жить отдельной, вполне самостоятельной жизнью.
Как и большинство мужчин, был он глуп своей мужской глупостью, но от этого еще более реален и значителен.
Как ни странно, главную особенность Васиного характера прежде всего разгадала мама Маши.
- Дурак он, Вася, твой, - добродушно сказала она. – Цветы-то перемороженные совсем.
- И правда, дурак, - радостно согласилась Маша. – Он меня в кино зачем-то пригласил. На послезавтра.
Послезавтра Маша поняла, что Вася не только неумен, но и нахален. – Во-первых купил билеты на последний ряд, а во-вторых, начал лезть целоваться еще во время титров.
- Целоваться в кино? Анахронизм, - безжалостно выдохнула на нее в курилке Петрова. - Он бы тебя еще в музей сводил. Па-ле-он-то-ло-гический.
Но Маша пропустила петровские речи мимо ушей. – Неизвестно еще, что лучше – Вася со своим кино, или ейный Лешка, который то норковые жакетики, то кулаком по уху.
- А летом, мы может быть, в Аман поедем, - вальяжно протянула она и стряхнула пепел с сигареты.
- Так прям и в Аман, - не унималась Петрова. –Вы же только-только познакомились.
- А он очень решительный, - в тон ей ответила Маша. – И потом Аман, это тебе не Сейшеллы, а так…
Только что вернувшаяся из Эмиратов Петрова обиженно хмыкнула и уползла к себе.
А Вася рос. Зима сменялась весною, весна распускалась в лето и вместе с этой довольно скучной сезонностью, набирал он свою настоящую мужскую силу. Точно ядовитый фрукт, необъяснимая ошибка природы, колесил Вася по женским светелкам, и всякий, вкусивший янтарный бок Его, был навсегда отравлен идеальностью Васиного организма.
- Пишет стихи? - причмокивала неисправимая идеалистка Сидорова. – Как это? Вот так прям берет и пишет?
- Ну да, - рассеяно вздыхала Маша. – Романтик… Или сумасшедший.
На слове «сумасшедший» Маша делала значительное лицо, и вновь уходила в любовный морок.
- Подожди! Я не поняла. Он тебе их пишет что ли? – давилась кофе Сидорова.
- А то кому же? – еще более рассеяно вздыхала Маша. – Правда там с рифмой не очень…
У Сидоровой сохли губы, и жгло в подреберье – плохие Васины стихи метастазами проникали внутрь и подбирались к сердцу.
После Машиного ухода Сидорова мучалась 3 дня, и даже бегала в женскую консультацию за больничным.
Жадная Егорова, напротив, отделалась легким насморком: углядела штампик на цепочке. А не углядела бы – лежать ей с ангиной, хапуге.
Цепочка и впрямь была хороша: тоненькая, серебряная, с крохотными капельками позолоты в сочленениях и небольшим бирюзовым камушком вместо кулона.
- Вчера подарил, - звенела цепочкой Маша. – Говорит, к глазам подходит.
- Да, недурна, - как-то по-лисьи отвечала Егорова. – На антикварную похожа. Дай посмотреть!
Маленькими своими руками вертела она Васин подарок, и бирюзовый плевок тускло мерцал при свете лампы.
- Вот! Штамп-то турецкий. И никакой это не антиквариат! – почти сразу же просияла она. – Дурят мужики нашу бабу как могут.
- Но ведь к глазам-то все равно подходит, - улыбалась Маша, и синий взгляд ее сливался с бирюзовым намертво, и в носу Егоровой першило и мокло.
Таня, Лека и Кирочка простудились сразу же. Коллективный грипп носил весьма острый характер. – Вася не увлекался футболом, как Юрик, не раскидывал носки, как Славик, и не храпел как Иннокентий.
- Как это не храпит? – расстраивалась Кирочка. – Может быть ты его чем-нибудь особенным кормишь?
- Вообще не кормлю, - пожимала плечами Маша. – Он и сам прекрасно готовит.
- Сам готовит? – еще больше расстраивалась Кирочка. – И как? Вкусно?
- Ты что, не заметила как я поправилась? – невинно удивлялась Маша. – Вторую неделю на диете сижу.
Кирочка изумленно ахала, и Лека с Таней вторили ей: из трех бренных супругов стряпать умел только Иннокентий и только гречневую кашу со шкварками.
Но больше всех страдала от Васи Петрова. На правах лучшей подруги, она ближе всего подошла к его естеству, и оттого недужила постоянно. – Отоларингиты сменялись отитами, отиты переходили в кашель, а кашель не кончался никогда. Она меняла врачей, лекарства, и врачей, прописавших ей эти лекарства, на других врачей, но ничего не происходило. На норковый жакет был куплен легонький пуховик «меха-только-после-сорока», бриллиантовые серьги померкли перед цирконовыми капельками, а умопомрачительное итальянское платье выглядело прямо-таки школьной формой, по сравнению с разноцветной китайской маечкой.
- Не особо он тебя балует, - тыкала в маечку Петрова, и тут же заходилась в приступе кашля.
- Да, он не богат, - протягивала ей чай Маша. – Но это ведь не главное.
- А что тогда главное, - размышляла ночами Петрова и пила таблетки.
Как водится, именно Петрова заподозрила подвох.
Это произошло, когда Маша принесла на работу фарфоровую кофейную чашку.
- Вася сказал, что из фарфора кофе вкуснее, - улыбнулась она, и поставила чашку на стол.
Приготовившаяся было кашлять Петрова, поднесла чашку к глазам. Кашля не было.
- А то что эта чашка – один-в-один как из сервиза твоей матушки, он не сказал? – наконец спросила она.
- Просто похожа, - смущенно пожала плечами Маша. – Мало ли чашек…
Но воодушевленная чистотой легких Петрова осмелела.
- А кто он такой, Вася твой? – наступала она. – И чего это ты его так скрываешь?
- Никого я не скрываю, - пыталась защищаться Маша. – Просто повода как-то не было…
- Повода не было? – кровожадно ухмыльнулась Петрова. – Ну это не беда! У меня через неделю день рождения, если ты помнишь. Вот и познакомишь меня со свои Василием. В приватной обстановке, так сказать.
- Конечно познакомлю! - пыталась выдавить из себя улыбку Маша. – Он очень компанейский.
- И не говори, что я не предупредила тебя заранее!
Неожиданно выздоровевшая Петрова так шарахнула дверью, что Машина чашка упала со стола и, описав невообразимую дугу, разбилась.
Вася не позвонил.
Ни в этот вечер, ни в следующий.
- Что же мне делать? – ломала голову Маша. – Господи, что же мне делать?
Но небеса молчали, и в их молчании было столько презрения, что Маша плакала и пила валокордин.
- Разлюбил? Ушел? Оставил?
Но ведь от любви должно что-то оставаться, - думала она
Целые дни Маша проводила в поисках доказательства ушедшего счастья. И ничего не находила. Поиск так измотал ее, что к концу недели она слегла. И не понарошку, а по-настоящему. Как будто порожденные Васей женские болячки стеклись к ней и тянули из нее жизнь.
Петрова позвонила точно в субботу.
- Ну что, вы идете? – ехидно поинтересовалась она. – У меня уже гостей полон дом.
- Мы.. заболели, - давясь от собственной ничтожности прошептала ей в трубку Маша.
На другом конце провода, у Петровой начался кашель. Но он не испугал ее, а напротив, придал ей силы. И выходя из дома, Петрова подумала, что в конце концов – здоровье – дороже всего.
Когда позвонили в дверь, Маша решила, что это мама, и даже не успела испугаться, увидев на пороге Петрову.
- У тебя же гости, - прижалась к стене она.
- Болеете значит? – оттеснила ее Петрова. – И чем болеете?
- Какое твое дело? – закричала Маша.
Но Петрова ее не слышала. Истина, поселившаяся в ней, заглушала все остальные шумы, и рвалась наружу.
- Хочешь, я скажу чем вы болеете? – прошипела она. – Ничем вы не болеете. Нет Васи твоего, и не было! Ты все придумала, сумасшедшая! Назло мне придумала. Не бывает таких, слышишь. Не бывает!
-Есть, - заплакала Маша. – Есть, есть, есть.
Крупные слезы текли по ее лицу, превращая и без того истеричное «есть» в хроменькое «исть».
- И где он «исть»? – немедленно отреагировала Петрова.
- Тут? – и она распахнула дверь туалета. – За толчком спрятался?
- Или тут? – хлопнула она дверью ванной.
- А может быть в гостиной? – отпихнув Машу с прохода, влетела Петрова в комнату и остановилась.
Там, в лучах бьющего через капроновую занавесь солнца, на продавленном диване, сидел Вася. Солнце доходило до его головы, и терялось в волосах. И то ли от самого солнца, то ли от Васиных волос, комната была залита ровным теплым светом.
@темы:
инет,
литература